quinto quarto

персональная выставка Марьи Дмитриевой в галерее SHIFT. Выражение «quinto quarto», озаглавившее выставку (в переводе с итальянского — «пятая четверть») одновременно отсылает к нескольким значениям: от обыденного кулинарного (так итальянские мясники называют потроха) до музыкального (размер, интервалы) и философского. Для Марьи Дмитриевой это понятие выступает как метафора чрезмерного, неочевидного, скрытого — того, что выходит за пределы конвенциональных границ восприятия. 

кураторский текст 

Новую выставку Марьи Дмитриевой сложно описать в конвенциональных для современной российской институциональной сцены понятиях. За последние десятилетия эти понятия и категории все больше зависят от концепта «проектности». То есть соло-выставка художника зачастую рассматривается в первую очередь как платформа для цельного концептуального высказывания, где специально созданные работы объединены каким-то замыслом, темой, концепцией или посланием. Оказываясь перед этой данностью, когда от художника ожидают «концепцию проекта», Марья ставит эту ситуацию под сомнение: как возможно высказывание в условиях актуальной действительности? Зачем оно нужно? Кто его реципиент? И кто высказывается?  Эта ситуация напоминает некий инцидент (от лат. incidentis — «случающийся»), в котором что-то произошло, и от художника (и его напарника — куратора) ожидают объяснений: кто, что и как со (на)творил? А самое главное — что это все значит?

Художественная практика Марьи Дмитриевой по своей природе не может подчиниться оковам проектности. Ее суть — процесс и динамика, возникающие в поле взаимодействия с произведением, напоминающем бесконечную борьбу с материалом. Для Марьи процесс создания работ предельно физиологичен. Изначально художница видит даже не сам оптический образ, сколько его плоть — субстанцию, которая в дальнейшем обрастает внешней материей. Причем образы рождаются из наблюдения за изменчивостью и пластичностью в природе: «за тем, как обустраивают свои линии роста ползучие растения, за тем, как ветер раздувает тюль. Из траектории жестов, абрисов теней. Ближе всего к понятию образа для меня — музыка, я ее хорошо „вижу“», — рассказывает художница. Репрезентировать на выставке (законсервировать) этот динамический поток — крайне сложная задача. Поток, в котором происходит вечное столкновение сил, и в котором заключена сама суть практики Дмитриевой. Выставка — это лишь контурный слепок одного из состояний этого потока. Временная стадия. Оболочка. Сброшенная змеиная кожа или влажная лягушачья шкурка, из которой живое тело уже выскользнуло дальше.

Возможно, лучшей формой экспозиции для искусства Марьи была бы изменчивая выставка-лаборатория, в ходе которой художница могла бы ежедневно что-то менять, дополнять, переписывать, делать рокировки. Подарить возможность продолжения тому витальному движению, которое присутствует в каждой из ее композиций, вот-вот норовящих выползти из сдерживающих их рамок листа или холста.

Искусство Марьи ризоматично по своей структуре — как внутренней, так и внешней. Спутанное, многослойное, без центра и начала. Это облако шерсти, клоки и нити, которые невозможно — да и не нужно — распутывать. В каждой ее работе сохраняется момент касания, след движения, но не его вектор. Попытка разложить эти ризоматические спутанные нити в ровную последовательность, выстроить логическую цепь или концептуальный «каркас» — означает не только упростить, но и изменить природу происходящего. Это будет уже не Марья Дмитриева. Ее практика сопротивляется линейности и иерархии — она расползается, ветвится, прорастает во все стороны, как мицелий, как корневища растений, не спрашивающих разрешения, куда и зачем тянуться. И тогда ценность — не в развязывании этой запутанной ризомы и ее объяснении, а в самом акте плетения: сложного, чувственного, бесконечного. Сплетения жеста, материала, взгляда, дыхания.

Произведение искусства и выставка как собрание таких произведений — это то, что происходит и меняет структуру происходящего. Но что именно происходит? И если художественный акт — происшествие, то в какой роли в нем выступает сам художник — свидетель или соучастник? Тогда зрителям предлагается собирать улики, идти по следам происшествия, снимать отпечатки, общаться со свидетелями, чтобы собрать собственную версию.

Выставка, таким образом, становится не столько показом законченных работ, сколько приглашением к совместному пребыванию в состоянии запутанности, избыточности, уязвимости. Такое искусство не рассказывает и не утверждает, а оставляет следы — чувственные, материальные, мимолетные. И, может быть, подлинная работа здесь происходит не в объекте, а в нас самих — в том, как мы пробуем выстроить свою собственную траекторию сквозь эти клубки, обрывки, оболочки. Не разобрать и истолковать, упростив, — а пережить и прочувствовать. Каждая работа — это отпечаток и след, как напоминание о том, что форма — это не финал, а переход. И что важнейшее — не то, что мы поняли, а то, что осталось неразрешенным.